Текст песни Валентин Никулин - Два сонных яблока-Мандельштам

Кто время целовал в измученное темя, -
С сыновней нежностью потом
Он будет вспоминать, как спать ложилось время
В сугроб пшеничный за окном.
Кто веку поднимал болезненные веки -
Два сонных яблока больших, -
Он слышит вечно шум, когда взревели реки
Времен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох.
Еще немного - оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.
О глиняная жизнь! О умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомощная улыбка человека,
Который потерял себя.
Какая боль - искать потерянное слово,
Больные веки поднимать
И, с известью в крови, для племени чужого
Ночные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелина...
Снег пахнет яблоком, как встарь.
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,
Недалеко, собравшись как-нибудь, -
Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,
Все силюсь полость застегнуть.
Мелькает улица, другая,
И яблоком хрустит саней морозный звук,
Не поддается петелька тугая,
Все время валится из рук.
Каким железным, скобяным товаром
Ночь зимняя гремит по улицам москвы,
То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
Из чайных розовых, как серебром плотвы.
Москва - опять Москва. Я говорю ей:"здравствуй!
Не обессудь, теперь уж не беда,
По старине я уважаю братство
Мороза крепкого и щучьего суда".
Пылает на снегу аптечная малина,
И где-то щелкнул ундервуд.
Спина извозчика и снег на пол-аршина:
Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
Зима-красавица, и в звездах небо козье
Рассыпалось и молоком горит,
И конским волосом о мерзлые полозья
Вся полость трется и звенит.

А переулочки коптили керосинкой,
Глотали снег, малину, лед,
Все шелушится им советской сонатинкой,
Двадцатый вспоминая год.
Ужели я предам позорному злословью -
Вновь пахнет яблоком мороз -
Присягу чудную четвертому сословью
И клятвы крупные до слез?

Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
Какую выдумаешь ложь?
То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш -
И щучью косточку найдешь;
И известковый слой в крови больного сына
Растает, и блаженный брызнет смех...
Но пишущих машин простая сонатина -
Лишь тень сонат могучих тех.

Who has time to kiss the crown exhausted -
With filial affection then
He will be remembered as sleeping bear a time
In wheat snow outside the window.
Who century raised painful eyelids -
Two sleepy big apple -
He hears the sound of eternity, when the river roared
Times deception and deaf.
Two sleepy apple at-century ruler
And clay beautiful mouth
But the son of an aging hand mleyuschey
He was dying, pripadet.
I know every day weakens the life breath.
A little more - would stop
A simple song about clay insults
And lips tin flooded.
On clay life! About dying century!
I'm afraid, only he will understand you,
In whom helpless smile of a man
Who has lost himself.
What a pain - look for the lost word,
Patients eyelid lift
And, with the lime in the blood, for the tribe of others
Night grass to collect.
Century. The lime layer in the blood of sick son
Hardens. Sleeps Moscow, as a wooden chest,
There is nowhere to escape from the century-lord ...
Snow smells of apples, as of old.
I want to run away from my door.
Where? It is dark outside,
And, like pour salt of paved roads,
Showing white conscience before me.
On side streets, skvoreshnyam and eaves,
Nearby, collect as anything -
I am an ordinary rider, covered with fish fur
All silyus cavity fasten.
Flashes street, the other,
And apple crunches sleigh frosty sound
It defies tight loop,
All the time goes wrong.
How iron, Hardware
Night winter thunders through the streets of Moscow,
That knocks frozen fishes, the gushing steam
From tea pink, silver roach.
Moscow - Moscow again. I tell her: & quot; Hello!
Not obessud now really does not matter,
In the old days I respect Brotherhood
Frost and strong pike court & quot ;.
Flames snow pharmacy raspberries,
And somewhere clicked Underwood.
The back of the cab and the snow on the half yard:
What do you want more? Do not touched, not kill.
Winter, beautiful, and in the stars sky goat
Crumbles and burns milk,
And horsehair of frozen skids
All cavity and rub rings.

A kerosene smoked lanes,
Swallow the snow, raspberries, ice,
All they shelled Soviet sonatinkoy,
Twentieth remembering the year.
Could I betray shameful vicious tongues -
Again frost smells of apples -
Oath wonderful Fourth Estate
And oath large to tears?

Who else you kill? Who else famous?
What invent a lie?
That Underwood cartilage rather pluck keys -
And schuchyu find a bone;
And calcareous layer in the blood of sick son
Melts, and falls upon a blissful laughter ...
But typewriters simple Sonatina -
Only the shadow of the mighty Sonatas.