Текст песни Вера Полозкова - Вечерняя

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».

Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.

Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.

Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».

И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.

Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.

Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».

И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

And he tells her: "Why should I immediately answer," I will buy bread to us, rent us a crate, do not throw me one grow up, this is worse than hell. I play blues and wear an earring, I don't know what I can for you, but I should be gone in your debt, and you are not glad. "

He tells her: "I didn't call anyone, I have a scene and there is a station, but now I have seen and touched the very light, it seems. I have a penny in my guitar case, I do not sleep without attacks and attacks, and you will see me like this, and boils the skin.

I was a boy, I lived carelessly; I am not the one who plows to the blue lived; I probably did not deserve you, only who are arbitrators. Overall from different and there was a player, (and dreamed to step on you on the threshold), and smoke like a devil, but everything is not true, only the taste of Selitra.

After seven years of the Smrade and Kabak, I die in the bald bull, in these pins, vulgarity and sides, to teach and fuck. But while I am terribly lively and yours, smell smoke, salt, raw foliage, Peter Pen, Ivanushka, house, do not give me along the curve, where longing and lust. "

And she tells him: "And in the forest, at the Tsygan with a narrow ring in the nose, I do not save you from time to time, we will meet it there. I can believe and hug, only I will not be you, as a mother, patronate, justify, raise, I'm not followed here.

Like all children growing without fathers, we want toys and lollipops, dressing festively, so that scarns and not noticed. Only not in the light of the path where we are forever there are still twenty, in total demand - to delight and blossom, as always at the beginning.

When the light flashes and comes the edge, you need a husband, and not a boy Kai, dump, my good, dump to retreat, Roby. There is a station and a scene, and there is housing, and fate usually takes its own and those who run from it - only a little rougher. "

And stand in silence, stunned, with these new quality of silence, where all cumulus and then hear, they are waiting without running away. Like live stones, stand together, and behind them goes out the doorway, and the Earth in July is its own, blue, nagaya.