When forty winters shall beseige thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer 'This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse,'
Proving his beauty by succession thine!
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.
Когда сорока зимы должны быть обманщик твоего лбу,
И копать глубокие траншеи в поле красоты твоей,
Гордая ливрея Youth Youth, так посмотрела сейчас,
Будет тетером, травмым, небольшим ценностью:
Тогда быть, где все твои красота ложь,
Где все сокровища тщётных дней,
Сказать, в пределах собственных глубоких затонувших глаз,
Были все похвалы и похвалы по течению потрясающих.
Насколько больше похвала заслуженное использование красоты твоего,
Если бы ты мог ответить «Это честный ребенок моего
Будет суммировать мой счет и сделать мое старое оправдание,
Доказательство его красоты, преемственность Троя!
Это должно было быть новым, сделанным, когда ты старый,
И увидеть твою кровь тепло, когда ты простудишься.
