Вдрызг и брызг рванула осень запоздалою жарой.
Горячо и смехотворно в подберезовой тени.
Эх, увлеченно бы высунуть назойливый язык
И в заплатанную тряпочку промолчать.
Убежденно провожать ненаглядные вторники,
Капризно вспоминать широчайшие поприща,
Метафизические карбованцы и арбузные полночи,
Рыженькие кошечки и беленькие собачки.
Кишка электрички,
Западноберлинские спички.
От резиновой улыбки болят мышцы лица.
Что-то кислое потекло по стеклу,
То ли благоразумие, то ли слеза.
Всевышний генералитет выразил вулканическое недоумение
Тем не менее, от напрасной улыбки заныла скула.
Грянул гром, запотели очки,
Порвались бедные мои башмачки.
Пустяки, дело житейское,
Хитрожопое.
Будет еще и сажень в плечах,
И жопа с ручкой,
И ядреная вошь,
А также заведомая гундосая ложь,
О том как я вдрызг и брызг отравился кривой окаянной усмешечкой,
Косоротой натужной ухмылочкой.
Если однажды вдруг меня не окажется вовсе,
в заповедной, заветной тарелке твоего праведного сновидения, знай:
Неуловимые мстители настигли меня.
Blast and spray rushed autumn belated heat.
Hot and ridiculous in the birch shade.
Eh, enthusiastically would stick out an annoying tongue
And keep silent in a paid rag.
Convincingly accompany beloved Tuesdays,
Capriciously recalling the broadest fields,
Metaphysical carbovans and watermelon midnight,
Red-haired cats and little white dogs.
Bowel train,
West Berlin matches.
From a rubber smile sore muscles of the face.
Something sour flowed down the glass
Either prudence, or a tear.
Most High expressed volcanic perplexity
Nevertheless, a cheekbone ached from a vain smile.
There was a thunder, misted glasses
My poor shoes have torn.
Trifles, a matter of everyday life,
Cunning ass.
There will also be fathom in the shoulders,
And an ass with a pen
And a vigorous louse
And also deliberate gundosy lies,
About how I shattered and spray poisoned with a crooked cursed grin,
Short-haired stiff grin.
If one day I’m not at all,
in the reserved, treasured plate of your righteous dream, know:
The elusive avengers overtook me.
