Мир двоится в глазах, и он вроде правдоподобно жив.
Я держу последние мысли наготове.
Ты молчишь, но молчаньем таким - будто стих
оборвался на полуслове.
Из последних сил, наспех, без запятых,
я кричу в перевернутый купол моих ладоней,
что плевать на какой из тысячи середин
встретимся поневоле.
Горизонт, намокнув, свернётся в локон
белокурой дамы, с проседью в волосах.
Через час она принесёт в подоле
посеревшие небеса
и вплетёт моё имя в седые косы,
оставляя свободной твоего имени прядь.
Эпилогом станут две капли воска,
упавшие на тетрадь
Воздух кашляет, злится и не дает дышать,
свет проходит сквозь пелену гардин.
Мы ложимся спать, поминая обычный воздух,
будто он, как Бог, действительно триедин
The world is double-eyed, and it seems believably alive.
I keep my last thoughts ready.
You are silent, but such silence is like a verse
broke off in mid-sentence.
With the last bit of strength, in a hurry, without commas,
I scream into the inverted dome of my palms,
what to spit on which of a thousand means
meet you against your will.
The horizon, wet, will curl into a curl
a fair-haired lady with gray hair.
In an hour she will bring in the hem
gray skies
and weaves my name into gray braids
leaving a strand of your name free.
The epilogue will be two drops of wax
fallen on the notebook
The air is coughing, angry and does not allow breathing,
light passes through the curtain.
We go to bed remembering the usual air
as if he, like God, is really triune
