Текст песни Елена Фролова - Полина

Альбом "Любовь моя,цвет зеленый" (1995)

Музыка: Фролова Е.
Слова: Губанов Л.

ПОЛИНА

Полина! Полынья моя!
Когда снег любит -
значит, лепит,
А я, как плавающий лебедь,
В тебе, не помнящей меня.
Полина! Полынья моя!
Ты с глупым лебедем свыкаешься,
И невдомек тебе, печаль моя,
Что ты смеркаешься, смыкаешься,
Когда я бьюсь об лед молчания.
Снег сыплет то мукой, то мУкой,
Снег видит, как чернеет лес,
Как лебеди, раскинув руки,
С насиженных слетают мест.
Вот только охнут бабы в шали,
Дохнут морозиком нечаянно,
Качать второму полушарию
Комочки белого отчаянья.
И вот над матерьми и женами,
Как над материками желтыми
Летят, курлычут, горем корчатся -
За теплые моря в край творчества.
Мы все вас покидаем, бабы!
Мы - лебеди, и нам пора
К перу, перронам, переменам,
Не надо завтра мне пельмени -
Я улетаю в 22!
Забыв о кошельках и бабах,
Ждут руки на висках Уфы,
Как рухнут мысли в девять баллов
На робкий, ветхий плот строфы.
Душа моя, ты - таль и опаль,
Двор проходной для боли каждой,
Но если проститутка кашляет,
Ты содрогаешься, как окрик!
И все же ты тепла, и зелена,
И рифмой здорово подкована.
Я сплю рассеянным Есениным,
Всю Русь сложив себе под голову!
Давно друзей не навещаю я.
Все некогда - снега, дела.
Горят картины Верещагина
И пеплом ухают в диван!
И где-то с криком непогашенным
Под хохот и аплодисменты
В пролет судьбы уходит Гаршин,
Разбившись мордой о бессмертье.
Так валят лес, не веря лету,
Так, проклиная баб и быт,
Опушками без ягод слепнут
Запущенные верой лбы.
Так начинают верить небу
Продажных глаз, сгоревших цифр,
Так опускаются до нэпа
Талантливые подлецы.
А их уводят потаскухи
И подтасовка бед и войн,
Их губы сухо тянут суки.
Планета, вон их! Ветер, вон!
При них мы сами есть товар,
При них мы никогда не сыты,
Мы убиваем свой талант,
Как Грозный собственного сына!
Но и тогда, чтоб были шелковыми,
Чтобы не скрылись ни на шаг,
За нами смотрят Балашовы
С душой сапожного ножа.
Да! Нас опухших и подраненных,
Дымящих, терпких, как супы,
Вновь разминают на подрамниках
Незамалеванной судьбы.
Холст тридцать семь на тридцать семь.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.
Мы сеятели. Дождь повеет,
В сад занесет, где лебеда,
Где плачет летний Левитан, -
Русь понимают лишь евреи!
Ты - лебедь. Лунь. Свята, елейна.
Но нас с тобой, как первый яд,
Ждут острова святой Елены
И ссылки в собственное "я".
О, нам не раз еще потеть
И, телом мысли упиваясь,
Просить планету дать патент
На чью-то злую гениальность.
Я - Бонапарт. Я - март. Я плачу
За морем, как за мужиком,
И на очах у черных прачек
Давлюсь холодным мышьяком.
Господь, спаси меня, помилуй!
Ну, что я вам такого сделал?
Уходит из души полмира,
Душа уходит в чье-то тело.
И вот уже велик, как снег,
Тот обладатель.
Не беспокоясь о весне,
Он опадает.
Но он богат, но он базар,
Где продают чужие судьбы.
Его зовут месье Бальзак
И с ним не шутят.
С его пером давно уж сладу нет,
Сто лет его не унимали.
Ах, слава, слава, баба слабая,
Какие вас умы не мяли?
Когда мы сердце ушибаем,
Где мысли лезут, словно поросль,
Нас душат бабы, душат бабы,
Тоска, измена, ложь и подлость.
Века, они нам карты путают,
Их руки крепче, чем решетки,
И мы уходит, словно путники
В отчаянье и отрешенность.
Мы затухаем и не сетуем,
Что в душу лезут с кочергою.
Как ветлы над промокшей Сетунью,
Шумят подолы Гончаровых.
Ах, бабы, бабы, век отпущен вам,
Сперва на бал, сперва вы ягодка,
За вашу грудь убили Пушкина.
Сидела б, баба, ты на якоре!
Ау! Есенину влестившая
Глазами в масть, устами в кленах
Ты обнимаешь перестывшего
За непознавших, но влюбленных.
Тебе, не любящей о

Album "My love, color green" (1995)

Music: Frolova E.
Words: Gubanov L.

PAULINE

Pauline! My wormwood!
When snow loves -
means, sculpts,
And I, like a floating swan,
In you, not remembering me.
Pauline! My wormwood!
You get used to the stupid swan
And you do not know, my sorrow,
That you are getting dark, closing in
When I hit the ice of silence
Snow pours first flour, then flour,
Snow sees the forest turn black
Like swans with their arms outstretched
Places fly from their homes.
But the women in shawls will gasp,
Will die of frost by accident
Swing the second hemisphere
Lumps of white despair.
And now over mothers and wives,
Like yellow over continents
They fly, cry, writhe in grief -
For warm seas to the edge of creativity.
We are all leaving you, women!
We are swans and we have to go
To the pen, platforms, changes,
I don't need dumplings tomorrow -
I'm leaving at 22!
Forgetting about wallets and women,
Waiting for hands on the temples of Ufa,
How thoughts collapse at nine points
On the timid, shabby raft of the stanza.
My soul, you are tal and opal,
The courtyard for everyone's pain
But if a prostitute coughs,
You shudder like a shout!
And yet you are warm and green,
And rhyme well-versed.
I sleep absent-mindedly by Yesenin,
All Russia folded under his head!
I have not visited my friends for a long time.
All once - snow, business.
Vereshchagin's paintings are burning
And they burst into the sofa with ashes!
And somewhere with a cry unquenched
To laughter and applause
Garshin leaves the flight of fate,
Shattered by a muzzle on immortality.
So they cut down the forest, not believing in summer,
So, cursing women and everyday life,
Without berries they go blind
Foreheads launched by faith.
So they start to believe in the sky
Selling eyes, burnt out numbers,
So they go down to nep
Talented scoundrels.
And they are taken away by whores
And the rigging of troubles and wars,
Their lips are dryly pulled by the bitches.
Planet, get them! Wind out!
With them we ourselves have the goods,
With them we are never full
We're killing our talent
How Terrible is his own son!
But even then, so that they were silk,
In order not to hide a single step,
The Balashovs are watching us
With the soul of a boot knife.
Yes! We are swollen and wounded
Smoky, tart like soups,
Kneading again on stretchers
Unpainted fate
Canvas thirty-seven by thirty-seven.
The frame is the same size.
We're not dying of cancer
And not from old age at all.
We are sowers. The rain will blow
Into the garden will bring where the quinoa,
Where summer Levitan cries, -
Only Jews understand Russia!
You are a swan. Lun. Saint, oleina.
But you and me, like the first poison,
Awaiting Saint Helena Islands
And links to your own self.
Oh, we sweat more than once
And, reveling in the body of thought,
Asking the planet for a patent
Someone's evil genius.
I am Bonaparte. I am March. I'm crying
Overseas, like a man,
And in the eyes of black laundresses
I choke on cold arsenic.
Lord save me, have mercy!
Well, what have I done to you?
Half the world leaves the soul,
The soul goes into someone's body.
And now it is already as great as snow,
That owner.
Without worrying about spring
He falls off.
But he is rich, but he is a bazaar,
Where other people's destinies are sold.
His name is Monsieur Balzac
And they don't joke with him.
With his pen, I have not been sick for a long time,
For a hundred years he was not appeased.
Ah, glory, glory, weak woman,
What minds have not crushed you?
When we hurt our hearts
Where thoughts creep like a growth,
Women strangle us, women strangle us,
Melancholy, treason, lies and meanness.
Centuries, they confuse cards for us,
Their hands are tighter than bars
And we leave like travelers
Despair and detachment.
We fade away and don't complain
That they climb into the soul with a poker.
Like willows over a sodden Setun,
The hems of the Goncharovs are rustling.
Ah, women, women, the century is released to you,
First to the ball, first you are a berry,
Pushkin was killed for your chest.
Sitting b, woman, you're at anchor!
Hey! Yesenin
Eyes in suit, lips in maples
You embrace the one that has ceased
For those who do not know, but in love.
You, not loving about