Текст песни Есенин - Кавказ

Издревле русский наш Парнас
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.

Здесь Пушкин в чувственном огне
Слагал душой своей опальной:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».

И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.

За грусть и жёлчь в своем лице
Кипенья желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.

И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.

А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!

Мне все равно! Я полон дум
О них, ушедших и великих.
Их исцелял гортанный шум
Твоих долин и речек диких.

Они бежали от врагов
И от друзей сюда бежали,
Чтоб только слышать звон шагов
Да видеть с гор глухие дали.

И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.

Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.

И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи как телогрейка,
Но я их вслух вчера прочел,
И в клетке сдохла канарейка.

Других уж нечего считать,
Они под хладным солнцем зреют,
Бумаги даже замарать
И то, как надо, не умеют.

Прости, Кавказ, что я о них
Тебе промолвил ненароком,
Ты научи мой русский стих
Кизиловым струиться соком,

Чтоб, воротясь опять в Москву,
Я мог прекраснейшей поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с богемой.

И чтоб одно в моей стране
Я мог твердить в свой час прощальный:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».

Сентябрь 1924
Тифлис

Since ancient times, our Russian Parnassus
Attracted to unfamiliar countries
And most of all, only you, the Caucasus,
Ranged with a mysterious fog.

Here Pushkin is on fire
He made his disgraced soul:
“Don't sing, beauty, with me
You are sad songs of Georgia ”.

And Lermontov, treating melancholy,
He told us about Azamat,
How is he for Kazbich's horse
He gave his sister instead of gold.

For sadness and bile in your face
The boiling of yellow rivers is worthy
He, like a poet and an officer,
Was calmed down by a friend's bullet.

And Griboyedov is buried here,
As our tribute to the Persian hmari,
At the foot of a big mountain
He sleeps under the cry of zurna and tari.

And now I am in your smoothness
I came without knowing the reason:
Is the ashes here to weep
Or spy on your hour of death!

I do not care! I'm full of doom
About them, gone and great.
The guttural noise healed them
Your valleys and wild rivers.

They fled from enemies
And they fled here from friends,
Just to hear the ringing of steps
Yes, the deaf were far from the mountains.

And I am from the same evils and troubles
I ran, saying goodbye to bohemia forever,
Zane is a poet in me
With a great epic theme.

I love the Russian heat of poetry.
There is Mayakovsky, there is also,
But he, their chief staff painter,
Sings about traffic jams in Mosselprom.

And Klyuev, Ladoga deacon,
His poems are like a quilted jacket,
But I read them out loud yesterday,
And the canary died in the cage.

Others have nothing to count
They ripen under the cold sun,
Papers even get dirty
And they don't know how to do it.

Sorry, Caucasus, what I mean about them
I said to you inadvertently
Teach my Russian verse
Cornelian juice flow

So that, returning to Moscow again,
I could be the most beautiful poem
Forget unnecessary longing
And not to be friends forever with the bohemian.

And so that one in my country
I could repeat in my farewell hour:
“Don't sing, beauty, with me
You are sad songs of Georgia ”.

September 1924
Tiflis