Бога больше тут нет. Он задушен в душе.
Он был выгнан взашей. Был разрушен.
А внутри - только вши да чужие клише,
И высокая цель превратилась в мишень…
Бога нет. И он больше не нужен.
Больно колет строка, как под ребра «пером».
И разводит погром, и цепляет багром,
И стенает нутро,
ну, а утром,
Словно тающий снег за немытым стеклом,
В ложках плавится мертвая пудра.
И теперь тот блажен, кто не выдержал крен,
Кто, косясь и ропща, пыль сбивает с колен,
Кто судьбою согбен и обижен.
Тут любовь загнивает в периметрах стен:
Самый дальний - теперь самый ближний.
Как телеги в грязи, криво тащатся дни,
И слезятся они, и крепчает ледник,
И кто медью разжился намедни,
Тот в кабацком чаду зажигает огни,
Заменяя обедом обедню.
2 дек. 07 г.
There is no more here here. He is strangled in the shower.
He was kicked out of mutual. Was destroyed.
And inside - only lice and other people's cliches,
And the high goal turned into a target ...
There is no god. And he is no longer needed.
It hurts the string, like under the ribs "pen".
And it breds the pogrom, and clings to the crimson,
And the gut is groaning
Well, in the morning,
As if melting snow behind unwashed glass,
Dead powder melts in the spoons.
And now he is blessed who could not stand the roll,
Who, squinting and grumbling, knocks dust off the knees,
Who is fate for the beggar and offended.
Here love rotates in the perimeters of the walls:
The farthest is now the closest.
Like carts in the mud, days are crooked,
And they are watery, and the glacier grows stronger,
And who was cherished by copper, the other day
He lights the lights in the Kabatsky child,
Replacing the dinner.
Dec 2. 07 g.
