то не муза воды набирает в рот.
то, должно, крепкий сон молодца берет.
и махнувшая вслед голубым платком
наезжает на грудь паровым катком.
и не встать ни раком, ни так словам,
как назад в осиновый строй дровам.
и глазами по наволочке лицо
растекается, как по сковороде яйцо.
горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где — господь прости —
точно рыба — воздух, сырой губой
я хватал то, что было тогда тобой?
я бы заячьи уши пришил к лицу,
наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог «варяг».
но, видать, не судьба, и года не те.
и уже седина стыдно молвить — где.
больше длинных жил, чем для них кровей,
да и мысли мертвых кустов кривей.
навсегда расстаемся с тобой, дружок.
нарисуй на бумаге простой кружок.
это буду я: ничего внутри.
посмотри на него — и потом сотри.
иосиф бродский
then not a muse of water is gaining in his mouth.
then, must, the sound sleep of a young man takes.
and waving after the blue handkerchief
runs over the chest with a steam rink.
and don’t get up neither cancer nor so words
as back into an aspen system to firewood.
and eyes on the pillowcase face
spreads like an egg in a frying pan.
Are you hot under the cloth of six
blankets in that cage where - forgive the Lord -
like a fish - air, raw lip
I grabbed what was then you?
I would sew hare ears to my face,
I swallowed lead in the woods for you,
but also in the black pond of bad snags
I would have surfaced before you, as the “Varangian” couldn’t.
but, see, not fate, and the years are not those.
and gray hair is ashamed to say - where.
more long veins than blood for them,
and the thoughts of the dead bushes of curves.
forever part with you, my friend.
draw a simple circle on paper.
it will be me: nothing inside.
look at him - and then erase it.
Joseph Brodsky
