Текст песни Иосиф Бродский - Не по торговым странствуя делам...

Не по торговым странствуя делам,
разбрасывая по чужим углам
свой жалкий хлам,
однажды поутру
с тяжелым привкусом во рту
я на берег сошел в чужом порту.
Была зима.
Зернистый снег сек щеку, но земля
была черна для белого зерна.
Хрипел ревун во всю дурную мочь.
Еще в парадных столбенела ночь.
Я двинул прочь.
О, города земли в рассветный час!
Гостиницы мертвы. Недвижность чаш,
незрячесть глаз
слепых богинь.
Сквозь вас пройти немудрено нагим,
пока не грянул государства гимн.
Густой туман
листал кварталы, как толстой роман.
Тяжелым льдом обложенный Лиман,
как смолкнувший язык материка,
серел, и, точно пятна потолка,
шли облака.
И по восставшей в свой кошмарный рост
той лестнице, как тот матрос,
как тот мальпост,
наверх, скребя
ногтем перила, скулы серебря
слезой, как рыба, я втащил себя.
Один как перст,
как в ступе зимнего пространства пест,
там стыл апостол перемены мест
спиной к отчизне и лицом к тому,
в чью так и не случилось бахрому
шагнуть ему.
Из чугуна
он был изваян, точно пахана
движений голос произнес: "Хана
перемещеньям!" – и с того конца
земли поддакнули звон бубенца
с куском свинца.
Податливая внешне даль,
творя пред ним свою горизонталь,
во мгле синела, обнажая сталь.
И ощутил я, как сапог – дресва,
как марширующий раз-два,
тоску родства.
Поди, и он
здесь подставлял скулу под аквилон,
прикидывая, как убраться вон,
в такую же – кто знает – рань,
и тоже чувствовал, что дело дрянь,
куда ни глянь.
И он, видать,
здесь ждал того, чего нельзя не ждать
от жизни: воли. Эту благодать,
волнам доступную, бог русских нив
сокрыл от нас, всем прочим осенив,
зане – ревнив.
Грек на фелюке уходил в Пирей
порожняком. И стайка упырей
вываливалась из срамных дверей,
как черный пар,
на выученный наизусть бульвар.
И я там был, и я там в снег блевал.
Наш нежный Юг,
где сердце сбрасывало прежде вьюк,
есть инструмент державы, главный звук
чей в мироздании – не сорок сороков,
рассчитанный на череду веков,
но лязг оков.
И отлит был
из их отходов тот, кто не уплыл,
тот, чей, давясь, проговорил
«Прощай, свободная стихия» рот,
чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
где нет ворот.
Нет в нашем грустном языке строки
отчаянней и больше вопреки
себе написанной, и после от руки
сто лет копируемой. Так набегает на
пляж в Ланжероне за волной волна,
земле верна.

Not on Trade wandering cases
throwing in strange angles
your pathetic trash
once in the morning
with a heavy taste in the mouth
I came ashore in a foreign port .
It was winter .
Granular snow s cheek , but the land
was black for white corn.
Wheezed howler full bad can.
Back in the front stolbenela night.
I moved away.
Oh, the city land in the hour of dawn !
Hotels dead. Immobility bowls
nezryachest eye
Blind goddesses.
You pass through the naked wonder ,
until it struck the state anthem.
thick fog
flipping through the quarters as thick novel.
Heavy ice topped Lyman
smolknuvshy language as the mainland ,
grizzled , and the exact spot of the ceiling ,
were clouds .
And by the rebels in their nightmarish growth
those stairs , like the sailor ,
as that mail-coach ,
upstairs scraping
fingernail railing cheekbones silvering
tears , like a fish , I pulled myself.
One as a finger ,
as in a mortar pestle winter space ,
it froze the relocation of the Apostle
back to the homeland and to face the fact
in whose never happened fringe
step into it .
of cast iron
He was sculpted like a plow
movements voice said : & quot; Khan
Moving ! & quot; - And with that end
land assented jingle bells
a piece of lead.
Supple appearance distance,
creates a horizontal line in front of him ,
in the mist of chenille , exposing the steel.
And I felt like boots - gruss ,
marching as one, two ,
longing kinship.
Come , and he
here substituted a cheekbone under the Aquilon ,
figuring out how to get out out,
in the same - who knows - early,
and also felt that it rubbish,
everywhere you look.
And he , you see,
here waiting for what one can not wait
of life will. This grace ,
waves available , the god of Russian cornfields
hid from us, all the way in the autumn,
Zane - jealous.
Greek felyuke went on to Piraeus
empty . And a gaggle of ghouls
falling out of the pudendal doors
as fallow ,
memorized on the boulevard.
And I was there , and I was there in the snow vomit .
Our gentle South
where the heart is discharged before the packs ,
there is a tool power , the main sound
someone in the universe - not Soroka ,
calculated for a series of ages,
but the clank of shackles.
And the cast was
of their waste one who is not floated ,
one whose , choking , said
" Farewell, free verse ' mouth
to dissolve forever in prison latitudes
where there is no gate.
No language in our sad lines
Desperate and more contrary to
currently written , and then by hand
hundred years to be copied . So runs onto
beach Langeron wave after wave ,
the ground is correct.