Текст песни Антон Духовской - Я пишу тебе это письмо, прощаясь...

Я пишу тебе это письмо, прощаясь...
Потому что — старею. Земля, вращаясь,
сохранит мне улыбку. Но вряд ли — боле.
Преумножив боль, я останусь с болью
и с улыбкой. Это, пожалуй, средство
дожидаться смерть, не впадая в детство,
не впадая в юность... Река седая
только в мертвое море тоски впадает.

Все сломалось, как спичка, не вспыхнув рыжим
огоньком. И попытка к тебе быть ближе
обернется такой несусветной далью,
что пытаться не стоит. Дожди рыдали
две недели. Теперь за окном прохладно,
но не сыро. Стихи мои пусть нескладны,
но к тебе... Скоро строчки замрут в конверте,
словно заперли души в тела до смерти.

Я заранее знаю, какая строчка
станет в этой поэме последней. Точка
или, скажем точнее, финал не близок,
но уже очевиден. И некий призрак
адресата узнается сам собою
по последнему слову. Игра с судьбою,
как известно, обычно выходит боком.
Но я должен сказать тебе это... С Богом!

Я живу теперь там, где песок и сосны.
Так велели врачи. Лишь одно несносно —
тусклым утром глазам не хватает света.
Ничего не попишешь. Скатилось лето
горизонту за шиворот. И в придачу
первый снег не спешит на аллеях дачных
танцевать белый вальс. В остальном — терпимо.
Только вот, если кто-то проходит мимо
дома старого, где я сегодня спрятан,
точно знаю — не ты... Растворятся пятна
желтых кленов на сером холсте пейзажа.
Я прощаюсь с тобой, не изведав даже
вкуса встречи... Меня уже не пугает,
что на встречу заре не спешит другая,
не пугает, что лето как в Лету канет.
Остается прохлада воды в стакане
на забытой веранде, да яблок запах,
да закат, указующий нам на запад.

Очень хочется к морю. Теперь, наверно,
там штормит. Но хозяин одной таверны
еще помнит меня. И коль так случится,
что приеду туда — то смогу напиться
замечательным красным вином. Пейзажи
там все те же — причалы, пустые пляжи...
Все сезоны закрыты, и даже мертвый.
Засыпая, из глаз прогоняешь стертый
контур гор. Но присутствие гор, однако,
ощущаешь и в комнате. Как собака,
ищешь угол, где пахнет людьми. Тоскливо,
словно маятник, кашляет шум прилива.

Мой знакомый художник... Похоже, впрочем,
на начало новеллы. Однажды ночью
в мастерской его зябкой, забившись в угол,
я следил, как следы оставляет уголь
на листе. Паутина непрочных линий
задрожит чьей-то жизнью. И черный иней
крошки угольной долгие бросит тени
на песок и на всходы сухих растений.
Что бесцветно — рисуют семью цветами.
Я не знаю, к чему это я... Светает.

Никогда... Мой язык так бездарно беден,
чтоб тебе объяснить, как рассвет был бледен
ранним утром, когда надо мной кружились,
словно птицы, семь букв. И из них сложились
три дыхания, три пустоты, три слога —
никогда... И ведущая вдаль дорога
завершилась забором из досок тесных.
И надежда на то, что еще воскреснут
сны, в которых мы будем вдвоем с тобою,
вдруг разбилась, как бьется волна прибоя
о скалу. Никогда. Никогда. Послушай,
как вползает со звуками старость в душу,
как становится все до смешного просто,
как кончается жизнь, словно горстка проса
между пальцев скользнет и исчезнет, словно
ластик надпись стирает. И это слово
повторял я прилежно, до самой ночи,
повторял как молитву, как "Аве, Отче!",
повторял как актер учит роль к премьере.
Никогда. Никогда. Никогда... Поверь мне,
что все дело лишь в этом. И, скуки ради,
напиши "никогда" на полях тетради.

Не играй больше в эту игру со мною.
Не шути, что ты станешь моей женою
через пять лет и зим. Я не верю в игры.
Всякий раз, когда вижу я елок иглы
на снегу — мне не весело. Это признак
окончания игр. И спастись капризом,
словно в детстве, уже не удастся ныне.
Я скорей отыщу водопой в пустыне,
чем в толпе многолюдной отмечу взглядом
тех, кто будет со мною однажды рядом.

Ты устанешь считать до пяти, устанешь.
Ты невестой моей никогда не станешь.
Ни в какой из гостиниц, устав от бег

I am writing this letter to you, good-bye ...
Because - old. The earth rotates,
It saves me a smile. But it is unlikely - Bole.
Multiply the pain, I'll stay with the pain
and with a smile. This is, perhaps, means
wait for death, without falling into childhood,
without falling into the gray river youth ...
Only in the dead sea of ​​melancholy runs.

All broken up like a match, not blushing red
twinkle. And the attempt to be closer to you
turn this unholy dalyu,
trying not worth it. Rains were crying
two weeks. Now the window is cool
but not wet. Verses let my clumsy,
but you ... Soon the lines will freeze in an envelope,
if locked in the soul of the body to death.

I know beforehand what line
It will be the last in this poem. Dot
or perhaps more accurately, the ending is not close,
but obvious. And a ghost
the recipient is recognized by itself
the latest. Playing with destiny,
As is known, usually it goes sideways.
But I have to tell you this ... With God!

I live there now, where the sand and pine trees.
So the doctors ordered. Only one thing is unbearable -
dull eyes in the morning is not enough light.
Nothing helped. Scat Summer
horizon by the collar. And in the bargain
the first snow in no hurry to suburban malls
White dancing a waltz. The rest - is tolerated.
Only here, if someone passes
old house where I am today is hidden,
know - not you ... The solution spots
yellow maples on a gray canvas landscape.
I say goodbye to you, not even tasted
Taste the meeting ... I was not scared,
which is in no hurry to meet the dawn of another,
not afraid of that summer as a sink into oblivion.
It remains in a glass of cool water
forgotten on the veranda, but the smell of apples,
yes sunset, pointing us to the west.

Like the sea. Now, perhaps,
there is a storm. But the owner of a tavern
still remembers me. And if it so happens,
I would come back - it could get drunk
wonderful red wine. Landscapes
there is still the same - marinas, empty beaches ...
All seasons are closed, and even the dead.
Falling asleep, eyes banishes worn
the contour of the mountains. But the presence of hot, however,
feel and in the room. Like a dog,
looking corner where people smell. Melancholy,
like a pendulum, coughing sound of the tide.

My friend the artist ... It seems, however,
at the beginning of the novel. One night
in the workshop of his chilly, huddled in a corner,
I watched as the traces of coal reserves
on the sheet. Web fragile lines
tremble someone's life. And the black frost
Coal crumb throw long shadows
on the sand and in the shoots dry plants.
What is colorless - draw seven colors.
I do not know what it is ... I get light.

Never ... My tongue so mediocre poor
to explain to you, as the dawn was pale
early in the morning when you have circled me,
like birds, seven letters. And because they have developed
three breaths, three empty three syllables -
never ... And the road leading into the distance
completed fence from boards close.
And the hope is that more will be raised
dreams in which we will be together with you,
suddenly broke, pounding surf wave
the rock. Never. Never. Listen,
as the old age creeps in with the sounds of soul,
how becoming ridiculously easy,
how life ends like a handful of millet
between fingers glide and disappear like
Eraser erases an inscription. And this word
I repeated diligently until nightfall,
repeating like a prayer as & quot; Ave, Father! & quot ;,
repeated teaching role as an actor to the premiere.
Never. Never. Never ... Believe me,
it's all about just that. And, out of boredom,
write & quot; never & quot; in the fields of notebooks.

Do not play more in this game with me.
I do not joke, you'd be my wife,
five summers and winters. I do not believe in the game.
Whenever I see trees needles
the snow - I'm not having fun. This is a sign
end games. And save a whim,
like a child, it will not succeed now.
I soon shall find a watering in the desert,
than the crowd crowded note glance
those who will be with me next day.

You count to five tired, tired.
You are my bride will never be.
In any of the hotels, tired of running