Текст песни Записки на Теле - Дни меланхолии

* * * Понедельник. Ухожу* * *

Утро понедельника, шаги стирают брусчатку старой, центральной улицы.
Женщина с коляской, спешка, теснота, старик с протянутой рукой сутулится.
Время уточняется звоном двух колоколен с интервалом десятой доле секунды.
Солнце со всей своей щедростью дарит ощущения догорающей свежей плоти.

Пешеходные переходы подчиняются поломанному светофору, полосы стерты годами.
Ноги скользят по раскаленному асфальту,навстречу поблекшим, доживающим домам.
Мост извиваться как горбатый старик, отработавший токарь, ветеран мировой войны.
Телефонное "доброе утро", кости со скрипом поддаются желаниям темной стороны.

* * * Вторник. Существую * * *

Я вдруг почувствовал, как моя правая нога закутывается в свежее асфальтное полотно.
Жара градусов в тридцать с поблекшими красками вывесок магазинов различного хлама.
Прохожие плывут в своем внутреннем мире, опираясь на поручни сформированных точек зрения.
Пытаясь идеализировать свою жизнь под каноны модных журналов, на которые смотрю с презрением.

Выставочные центры забиты картинами современных художников и скульпторов за двадцать.
Девочки хипстеры с мальчиками под ручку, художественная богема весной тринадцатого.
Кровопотеря раскрытых ран, кожа бледностью напоминает медленное умерщвление.
Дети экзистенциалистов лежат в заполненных ваннах с почерневшими глазами, оцепенением.

* * * Среда. Тону. * * *

Море наполняется привкусом перетертых временем, утонувших костей.
Чайки с кровожадным взглядом садятся на пирс в поисках идеи.
Люди натирают шинами асфальт, разогревая оболочку пути.
Часы тикают, минуты растворяются секундами, механизмы гниют изнутри.

Трава истоптана чужими следами, ветер гуляет, насквозь продирая тела отчаянных.
Птицы без крыльев, трехлапый котенок застыл наблюдая за паром из чайника.
Белье на веревке больше не раскачивается ветром, краски расползаются лучами теплымы.
Песочницы заполнены материальной пустотой, дети больше не строят замки песочные.

* * * Четверг. Мне уже 23. * * *

Мне уже двадцать три исполнилось в двенадцатом, с грустью приходит осознание.
Жизнь протекает своими впадающими реками, в поисках истоков взаимопонимания.
Вчерашние двадцать три страницы наполнили разум демагогией своего существования.
Меня тошнило от Сартра, его от меня страницами закрытого зачитанного романа.

Мы не сошлись во мнениях, эпохи разделили рукопожатия морщинистых, дряблых пальцев.
Я был слишком молод, хорош собой на восемнадцать, он был уже стариком и страдальцем.
Меня тошнило от людей, бессмысленных страданий, любовных тяжб и самолинчевания.
Он дожидался встречи с девой, что насмехалась, разрушая почву для любовных обещаний.

* * * Пятница. Живой мертвец. * * *

Я живой, я мертвец, мне конец, передавленный колесом жизни хребет.
Мышцы больше не чувствуют боль, разрываясь тканью, которой обтянут скелет.
В деревянном ящике два окна и четыре плотных, забитых заклепками граней.
Одинокий поэт, одинокий трамвай, увозит из города мертвецов для изгнания.

Атрофирован намертво, деградирует мозг, сердце не чувствует чужую плоть.
Рушится старый квартал, мертвые души заполняют морг, а потом в некролог.
Черная биомасса в траурных реках плывет по течению в сторону нетронутых пастбищ.
Перекрыты дороги, вороны обживаются, город превратился в живое кладбище.

* * * Monday. I'm leaving * * *

Monday morning, steps erase the stroke of the old, central street.
Woman with a stroller, hurry, close, old man with outstretched hand narrowed.
Time is specified by the ringing of two bells with an interval of the tenth of a second.
The sun with all its generosity gives the feeling of burning fresh flesh.

Pedestrian crossings are subordinate to the broken traffic light, stripes erased over the years.
Legs slide along the hot asphalt, towards the fading, living houses.
Bridge wriggle as a humpback old man who has worked for turner, veteran of world war.
Telephone "Good morning", bones with creak are amenable to the desires of the dark side.

* * * Tuesday. Essential * * *

I suddenly felt my right leg coated in the freshly asphalt fabric.
The heat of degrees is thirty with faded paints of signs of shops of various trash.
Passersby float in its inner world, based on the handrails of the formed points of view.
Trying to idealize your life under the canons of fashion magazines, for which I look with contempt.

The exhibition centers are clogged with the paintings of modern artists and sculptors for twenty.
Girls Hipsters with boys under the handle, artistic bohemian in the spring of the thirteenth.
The blood loss opened wounds, the skin with pallhery resembles a slow killing.
The children of existentialists lie in the filled baths with blackened eyes, a stupor.

* * * Wednesday. Tone. * * *

The sea is filled with a taste of rearranged time, drowned bones.
Seagulls with a bloodthirsty look sit on the pier in search of the idea.
People rub the asphalt tires, heated the shell of the path.
The clock is ticking, the minutes are dissolved by seconds, the mechanisms rot from the inside.

The grass is stupid by other people's traces, the wind walks, through the preying body of the desperate.
Birds without wings, three-wane kitten froze watching the ferry from the kettle.
Lingerie on the rope is no longer swinging by the wind, the paints are sprawled by the rays of warm.
The sandboxes are filled with material void, children no longer build sandy locks.

* * * Thursday. I already have 23. * * *

I have already been twenty-three in the twelfth, awareness comes with sadness.
Life proceeds with its flowing rivers, in search of the origins of mutual understanding.
Yesterday's twenty-three pages filled the mind of the demagogue of their existence.
I was sick of Sartre, his pages of a closed reading novel from me.

We did not agree in the opinion, the epochs divided the handshakes of wrinkled, debrity fingers.
I was too young, good for eighteen, he was already an old man and a suffer.
I was sick of people, senseless suffering, love litigation and self-decrees.
He waited for a meeting with the Virgin, which was mocked, destroying the ground for love promises.

* * * Friday. Living Dead. * * *

I am a living, I am a dead, I am the end, driven by the ridge life.
Muscles no longer feel pain, taking off the cloth, which is covered with a skeleton.
In a wooden box, two windows and four dense, riveted faces.
A lonely poet, a lonely tram, takes away from the city of the Dead for Exile.

Atrophied tightly, degrades the brain, the heart does not feel someone else's flesh.
The old quarter collapses, the dead souls fill the morgue, and then into the necrologist.
Black biomass in mourning rivers sails downstream towards untouched pastures.
They blocked the road, crows are harmful, the city turned into a living cemetery.